Читайте также:

Огромная благодарность Ричарду Армитиджу сегодняшнюю беседу с нами. Я был на пресс-показе этого спектакля и написал рецензию на 5 или 6 спектакль. Но сейчас, когда осталось всего 2 недели, это совершенно другой спектакль? РА: Это трудно осознать, потому что мы проживали с ним каждый день. Это все равно, что ждать, когда твой ребенок вырастет или пытаться сбросить вес. Он определенно врос в меня гораздо глубже, чем это было во время первого выступления перед публикой. Во время первого спектакля я был потрясен смехом, шутками, вздохами, шоком, затаенным дыханием зрителей и эмоциями в самом конце. И это оставалось с нами на протяжении всего прогона. Думаю, мы просто слишком сильно показали глубину падения моего персонажа и, надеюсь, повысили степень его раскаяния.

Как вы попали в этот спектакль? Ведь уже дюжина лет миновала с тех пор, когда вы в последний раз выходили на лондонскую сцену? "Дейли Мэйл" утверждает, что прошло 13 лет! Мы с моим агентом думали, что... Мы каждый год говорили о возвращении на сцену, и в моей голове уложилось, что прошло всего пять лет, как я покинул сцену, так что прочитав про эти 13 лет, я был шокирован и немного раздосадован. Но не из-за того, что не пытался. То, что мы искали, мы нашли именно сейчас. Я действительно верю в то, что очень важно оказаться в нужное время в нужном месте. И здесь все сошлось: особенная пьеса, особенный режиссер в особенном театре с особенным зрительным залом. Мы хотели сделать нечто такое, что станет событием, особенно для меня, и хочется верить, что это стало настоящим событием, и мне очень жаль, что у нас осталось всего две недели.

Так это был телефонный звонок? Джон Проктор, Олд Вик, Яэль Фарбер, да или нет?.. Это был вопрос: "Вы хотите сделать "Суровое испытание"?" Я сказал "Да", потому что об этой пьесе я мечтал еще со времен учебы в театральном училище. Когда я учился на первом курсе, у нас было 4 актера, которые играли Джона Проктора, и я взялся за 4 действие этой пьесы. Тогда я слабо представлял себе, кем является этот персонаж. Я был 20-летним актером, который ничего не знал о жизни. Репетиции или даже возможность репетировать тогда захватила меня и подстегнула меня и моих учителей. Я подумал, что сделал нечто значительное, потому что мне никто ничего не сказал, но каждый из моих наставников посмотрел на меня так, что я понял, что сделал что-то не то. После того случая возможность вернуться и исследовать эту пьесу уже будучи 42-летним... (смеется) очень волнует и захватывает.

Я снимался в Лидсе в одном независимом фильме, и Яэль приехала туда. Кажется, в нашем распоряжении был всего час времени, потому что она спешила на самолет до Монреаля. Мы встретились за завтраком, и я был совершенно измотан, так же как и она. Между нами состоялся следующий диалог:

- Что вас пугает в этой пьесе?

- Не уверен, смогу ли справиться с этой ролью.

- Почему?

- Эта пьеса заставит меня сжечь часть самого себя, а я не могу это сделать.

- Ну, тогда я буду вас сдерживать. Я подведу вас к самому краю. Мы подойдем к нему вместе.

Что я никогда не забуду, так эту встречу. Я очень рад, что мы достигли этого края вместе.

Значит, опыт участия в 25% этой пьесы уже имеется в вашей памяти? Последнее действие пьесы - это слова, которые мне сейчас так же трудно произносить, как и 20 лет назад, но мне не пришлось разучивать эту часть реплик заново. Каким-то образом они сохранились в моей памяти или где-то в моем теле. Мне не составило труда вспомнить эти слова и то, что они означают. Я каждую ночь добирался до 4 действия и думал, что сыграть этого персонажа в этом месте пьесы и с этими репликами - это настоящая привилегия. Иногда я думал: "Не знаю, смогу ли я сделать это сегодня. Не знаю, смогу ли я добиться успеха, но в этом месте пьеса захватывает меня, и Миллер здесь совершенно точно ухватил суть своего персонажа." Когда он обращается к Богу в самом конце, я как бы вижу особый свет. Каким-то невероятным способом он попадает мне в глаза, и я чувствую подъем. Это великолепно. С таким великим драматургом, как Артур Миллер, ты знаешь ради чего вживаешься в такую роль, как эта.

Это был выдающийся год для американских пьес в Лондоне. Приходилось ли вам сталкиваться с ними во время учебы в LAMDA? Нам очень повезло. У нас была возможность изучать драму, которая по большей части базировалась на классическом театре, так что мы начинали с Шекспира и Греции, но помимо них мы брались и за Теннесси Уильямса, Сэма Шеппарда, Артура Миллера. Так что я попробовал все. К тому же "Суровое испытание" входит в большинство школьных программ... Знакомство с другими культурами и формирование собственного представления о других культурах - это целый пласт в театральном образовании.

Было интересно подбирать голос для этой роли? Не только то, как ваш герой будет звучать, но и поддерживать его голос в течение 8 спектаклей в неделю и на протяжении трех месяцев? Да, это был непрекращающийся эксперимент, полагаю. Часто, когда я берусь за роли на телевидении или в кино, мне приходится решать, каким голосом я собираюсь говорить, а потом работать с ним. Но в данном случае я такого решения не принимал. Мы остановились на определенном народном диалекте, благодаря которому будет создаваться впечатление, что все они обычные люди. Я также хотел командный голос, который свойственен человеку, работающему в поле и созывающему своих животных. Я хотел придать голосу определенный тон, внушающий авторитет. (Цитирует описание Проктора, данное Миллером в пьесе).

"Когда я впервые встретил Проктора, я почувствовал себя дураком в его присутствии и попытался выяснить причину этого. Ему присуще достоинство, несмотря на его простое происхождение. Думаю, что именно из-за его способности заставлять других чувствовать свою глупость, он стал единственным, кто будет защищать других, и это именно то, что происходит с ним в пьесе. Это перекликается с другими..." Простите, вы говорили о его голосе, не так ли? (взрыв смеха) Вышло так, что голос Проктора получился как-то сам собой в течение спектакля. Знаете, у меня был один случай: во время дневного представления я подавился куском моркови из жаркого Элизабет Проктор и всю оставшуюся часть 2 действия пытался откашляться, а потом ежедневно у служебного входа получал горшочки с медом. У меня была великолепная преподавательница, которая научила меня справляться с этим. Десять лет назад, когда я хотел вернуться на сцену, я связался с ней и сказал: "Мне нужен голос. Мне надо вернуть этот голос." Ему (голосу) нужна постоянная поддержка.

Вы говорили, что десять лет назад хотели вернуться на сцену, значит, это заняло десять лет... Ну, я позвонил ей и начал: "Помнишь тот разговор...?"

Вы говорили, одной из плюсов этого спектакля для вас стала форма зрительного зала. Почему его круглая форма так важна для вас? Интересный вопрос. Потому что я работал в мюзикле под названием "Кошки" много лет назад, и все мои любимые пьесы в театральном училище шли на круглой сцене. Мои лучшее театральные работы проходили или на вращающейся, или на круглой сцене. Я люблю ту непосредственность и манеру исполнения, которые появляются, когда зрители принимают участие в спектакле. Мне нравится, когда они меня окружают. Это здорово, потому что ты должен видеть то, как аудитория реагирует на ход пьесы. В этой пьесе есть нечто особенное. Мы, как и зрители, становимся свидетелями того, что происходит, и видим друг в друге свидетелей. Я думаю, это заставляет зрителя стать участником пьесы, которую он пришел смотреть. Мне будет очень грустно увидеть, когда Олд Вик вернется в свое исходное состояние, но так как этот театр - национальное достояние, то это должно произойти.

Вообще-то мне хотелось бы побольше поговорить о чувстве присутствия зрителя. Вы ощущаете подчинение внутри аудитории или вас сбивали с толку действия тех, кто сидит в первом ряду? Зрители так же очаровательны, как и люди на сцене... Не визуально... Мое внимание приковано к 21 лицу, которые находятся рядом со мной в пределах сцены, но я должен чувствовать аудиторию, и мы ее прочувствовали. Как я уже говорил, зрители переводят дух вместе с пьесой, смеются вместе с пьесой, плачут вместе с пьесой, задерживают дыхание от потрясения и возмущения. Иногда ты можешь слышать эти звуки, которые по-настоящему подпитывают твою игру, заставляют тебя двигаться вперед и копать глубже. Понятно, что не обошлось без мобильных телефонов... Вообще-то нам очень повезло. У нас был только один или два подобных случая, и мы пришли к соглашению, что будем останавливать и не делать из этого проблему. Мне понравился тот факт, что зрители почувствовали, что им можно шуметь и что они находятся в том же мире, в котором находимся мы. Иногда приходилось просто слегка прикрывать глаза, когда рядом оказывался человек в очень яркой одежде. Кажется, Яэль на полном серьезе хотела, чтобы зрители двух первых рядов переодевались в черное, чтобы остальные зрители не видели ярких цветов в этом темном, угрюмом мире, но, на мой взгляд, этого было бы трудно добиться, и тем не менее, я действительно считаю, это хорошо, что мы видим глаза тех, кто сидит в первом ряду.

Я видел несколько постановок "Сурового испытания", но среди них не было ни одного спектакля с такой атмосферой, как у этого, все особые признаки которой мы ассоциируем с Яэль. Кажется, она должна иметь особую режиссерскую подпись. Насколько важным для вас оказалось то, что она привнесла все эти вещи в постановку, и что именно в ее руководстве по-настоящему помогло и спектаклю, и вам? У нее очень обостренное ощущение того, что она называет "viscera"... Мне пришлось залезть в Google, чтобы выяснить, что означает это слово! Это внутренние органы вашего тела. Именно там хранятся эмоции, которые находятся в вашем теле, а не в мозгах. Все, что выше шеи, - это интеллект, который на сцене тоже нужен, но Яэль интересуют переживания внутренних органов. Когда во 2 действии Чивер приходит, чтобы арестовать мою жену, я не чувствую это головой. Я чувствую это своим животом, своими коленками и своими кишками, и совершенно точно, что именно она запрограммировала меня на такую игру. Она очень тесно работает с Имоджин Найт - потрясающим режиссером по движению. Их обеих вдохновило стечение совершенно разных обстоятельств, когда мы слушали музыку Арво Пярта... Было такое впечатление, что все необходимые вещи сошлись в одно и то же время в одном и том же месте. Это произошло в день первой репетиции в том самом репетиционном зале с теми самыми людьми. Это произошло почти случайно.

Расскажите подробнее о том, что было, когда вы наконец-то собрались все вместе. У вас возникало чувство страха перед тем, что вам предстоит? Я помню, что мы никогда не рассаживались за столом, чтобы читать пьесу. Мы всегда делали это стоя. Мы начали работать над первым действием, после чего приступили ко второму. Потом мы снова вернулись к первому и проработали его вместе со вторым. Когда мы закончили с первым действием, помню, я подумал: "Господи, это было довольно трудно". А когда мы добрались до конца второго действия, я упал на колени, и меня вырвало в ведро. Просто от первого и второго действий... а под конец еще и третье. Когда мы наконец-то сделали все четыре действия, и я уселся в углу, и меня трясло. Яэль подошла ко мне и спросила: "Ты в порядке?" Я ответил: "Да... И нам предстоит делать это два раза по средам и субботам!"

Это немного напоминает марафонский забег, где ориентиры помогают не сбиться с пути, и ты понимаешь, мол, порядок, я на правильном пути. Есть место, где пьеса просто подхватывает тебя, а потом ты неожиданно обнаруживаешь себя за упавшим занавесом, но не знаешь, как ты здесь оказался... Какой там был вопрос?.. (смеется)

Думаю, людям любопытно узнать, каким образом вы так быстро восстанавливаетесь после дневных спектаклей по средам и субботам? Как вы проводите этот час? Очень плотно обедаете? Я принял твердое решение - никакой выпивки. Ты просто должен планировать свой день. А еще мы делаем совместную разминку, голосовую разминку. Ты просто делаешь все шаг за шагом. Был момент, когда я думал, что могу сделать дневную версию этого спектакля, которая будет частично походить на основную версию, но эту пьесу невозможно упростить. Она берет тебя за горло, и сколько ты ни говорил бы себе, мол, я должен сделать это иначе, ты не можешь. Ты просто обязан отыгрывать каждый такт пьесы. Мы с Анной, которая играет Элизабет, как то раз переглянулись перед началом дневного спектакля, и она сказала: "Я собираюсь прихватить с собой на сцену стул и посмотрим, что произойдет." Это именно то, о чем нам постоянно твердит Яэль: "Позвольте событиям пьесы случиться с вами. Не надо решать, как вы будете ее играть. Вы должны прожить ее шаг за шагом, и тогда события пьесы произойдут с вашими персонажами. И если вы позволите этому случиться, то вы сами не заметите, как окажетесь на втором субботнем спектакле с огромным зарядом энергии и способностью сыграть финальную сцену."

Значит, по воскресеньям вы весь день спите? В 8 утра по воскресеньям я уже в тренажерном зале. (смеется)

Вы ездили в Массачусетс. Вы устраивали себе экскурсию по местам событий? Да. Я уже давно хотел съездить в Салем, просто потому что, прочитав пьесу, был очарован ею, но все не было удобного случая, а здесь подвернулась возможность. Я отправился и прибыл на место весенним вечером во время удивительного солнечного заката. Так что, когда я произношу реплику Джона "Массачусеттс так прекрасен весной", я знаю, как это выглядит, потому что приехал туда именно в тот момент, когда садилось солнце. Я и поехал туда, чтобы воссоздать в своей памяти более полную картину, которую иначе никак не получишь. Я видел место, где стоял дом Проктора; видел ручей, который протекает по его полю; видел поляну в лесу, на которой предположительно танцевали девушки, и дорогу, по которой Проктор ходил из деревни Салем в город Салем. Дом Ребекки Нерс сохранился довольно неплохо, и в нем есть крохотная детская колыбель, которую я сфотографировал и показал Анне. Было что-то в этой детской кроватке с куклой... Все эти вещи помогают тебе сконцентрироваться, когда выходишь на сцену во втором действии. Я могу закрыть глаза и представить, где он сидел. Я знаю, где он был, особенно когда говорил: "Я работал около опушки леса." Это правда. И еще я думаю, есть место, где он остановился перед тем, как войти в дом; место, откуда он любовался закатом, и я знаю, где оно находится, потому что был там. Это лучше один раз увидеть, чем сто раз об этом услышать.

Проще всего думать о Джоне Прокторе как о символе, о котором написано много статей, но вы создали выдающийся образ. Расскажите нам о решении изобразить его в трехмерном измерении, а не плоским символом... У меня и мысли не возникало делать из него символ. Разумеется, я рассматривал его прежде всего как человека своего времени. Его первым и главным приоритетом было выживание. Его жизнь в пуританских условиях тех времен была очень трудной, и это стало для меня отправной точкой. Попытка прочувствовать это стала тем самым, над чем мы работали в репетиционном зале, потому что у нас очень легкая жизнь, и попытка понять, что происходило с этими людьми изо дня в день, была очень важна. Мы много работали над физической составляющей. Я точил топор в течение четырех часов. В первые несколько минут ты думаешь: "Я знаю, как точить топор", а четыре часа спустя ты думаешь: "Вот теперь я точно знаю, как надо точить топор". Во время своей поездки в Салем я отправился на ферму и пару дней работал там с коровами... убирал навоз, чтобы узнать, что чувствуют люди, которые ежедневно занимается этим тяжелым трудом. Сначала надо влезть в шкуру своего персонажа, а уже потом выяснять, что Миллер хотел вложить в его душу и в его сердце.

Интересно, что эти события напоминают о маккартизме. Однако, на мой взгляд, более интересно именно то, что они имеют отношение к тому, что происходит прямо сейчас. Должно быть, интересно играть это восемь раз в неделю? Так и есть. Гениальность этого драматурга в том, что он понял, что писать о маккартизме надо не в виде точки зрения современника, а в виде притчи. Он знал, что люди будут обращаться к его произведению снова, снова и снова. Часть моей подготовки к этому спектаклю заключалась в том, чтобы ежедневно приходить на час раньше и читать несколько писем. И там было письмо, отрывком из которого я хочу поделиться с вами. Я не собираюсь говорить, кто его написал, но оно по-настоящему тронуло меня... (Читает письмо от человека, который вырос на окраине Берлина и, вспоминая разрушение стены, расспрашивает отца о телепрограммах, которые его поколение могло смотреть, и о различных проблемах 1950-х гг).

Письма, подобные этому, я получаю ежедневно отовсюду... Я получил письмо от мальчика, который в данный момент живет в Газе. Он чувствует то же самое. Он не смотрел пьесу, но у него есть интернет и он погуглил содержание пьесы и отзывы людей о ней. Письма до сих пор приходят сюда и будут еще приходить некоторое время, потому что свобода и независимость, которыми мы наслаждаемся в Соединенном Королевстве, достались нам с большим трудом и нуждаются в защите. Всегда существует тень угрозы, которая в тяжелые времена рано или поздно пустит корни и заставит нас делать друг другу те ужасные вещи, о которых написал Миллер. (Продолжительные аплодисменты зрителей)

Что вы испытываете в оставшиеся одиннадцать дней: чувство печали из-за того, что этот период заканчивается, или чувство удовлетворения? И то, и другое. Еще есть чувство "Сколько еще? Сколько мне еще осталось?" Я чувствую, что прогон спектакля заканчивается. Я постоянно думаю: "Не знаю, смогу ли я сделать еще один", но благодаря письму, которое читаю перед спектаклем, нахожу для этого силы. А благодаря нашей труппе у меня появилось чувство хорошо выполненной работы. Однако мы всегда должны двигаться дальше. Это именно то, что Яэль заложила в нас с самого начала. Даже во время последнего спектакля я буду перелистывать сценарий в поисках того, что мог пропустить; того, что мы не заметили. Во время такого долгого прогона, как этот... хотя 12 недель - это не так долго... самым лучшим событием для меня было что-нибудь новое, будь то новая идея или новая реплика, которую ты раньше никогда не слышал, и каждый раз я с благодарностью воспринимаю что-то новое, что помогает сделать этот спектакль лучше. Новая идея или новое слово дадут толчок и мне, и всей труппе из 23 человек, которых пьеса сплотила с самого начала. Никто не работал спустя рукава. Никто не отвлекался на телефонные звонки. Мы все были полностью сосредоточены.

Есть еще несколько вопросов, а в нашем распоряжении осталось всего 10 минут до того, как Ричард уйдет готовиться к вечернему спектаклю, так что мы зададим только парочку. Выберем их наугад. Вот один из лучших: "После столь сложной роли в течение нескольких недель вам не хочется сделать мюзикл или комедию?" Мюзикл - нет! Один из проектов, который мы рассматривали, была роль в комедии "Скиталец" не так давно, но мы не смогли найти подходящее место, и из этого ничего не получилось. Но да, комедия могла бы стать хорошим противовесом этой пьесе.

Вот интересный вопрос: "После такого длинного прогона вы сможете избавиться от Джона Проктора?" Эээ... На этот вопрос по-настоящему трудно ответить до тех пор, пока я не начну пытаться избавляться от него. Раньше мне задавали другой вопрос: как я выхожу из роли после спектакля? Это очень своеобразный процесс. Когда я ухожу со сцены, я иду в душ и смываю с себя все. И это носит некий символический характер: я как бы говорю спасибо, что вернулся и навестил меня еще раз. Мне кажется, что будет невежливо, если я попытаюсь отбросить его в торону, отделаться от него и от людей, ожидающих у служебного входа, но я пребываю в некоторой растерянности... Я слышу разговоры на расстоянии, но не вполне понимаю людей, потому что он все еще здесь, и я не сопротивляюсь этому. Я позволяю ему быть здесь, потому что завтра вечером он снова мне понадобится. Не знаю, смогу ли я избавиться от него. Я действительно пока этого не знаю.

Вот еще один вопрос: Есть ли у мистера Армитиджа любимая сцена или даже любимая реплика в "Суровом испытании"? Или такое место, где он думает: "Слава Богу, что все закончилось?!" Должен сказать, что моей любимой частью пьесы является начало второго действия. Думаю, Миллер написал первое действие как увертюру... Я люблю музыку и слушаю много классической музыки... Увертюра - это часть, в которой композитор демонстрирует все темы, которые вы услышите в остальных частях его произведения, а первое действие в пьесе очень бурное. Это словно репетиция событий, которые витают в воздухе. В начале второго действия оказываешься в центре очень болезненных, расползающихся по швам отношений, которые пытаешься наладить. Я просто люблю походить перед выходом на сцену и ощутить эту надвигающуюся угрозу, которую только что видел в увертюре, а потом решить, как мы будем отсюда выходить. Я очень люблю ту часть, где эти двое пытаются склеить свою жизнь и двигаться дальше.

Вы слушаете музыку за кулисами в своей гримерке, чтобы помочь себе сконцентрироваться? В основном я слушал композитора по имени Дэвид Дарлинг. Он написал великолепную сюиту для виолончели, которую я часто слушаю у себя в гримерке. Музыка Арво Пярта, которую я принес, была моим личным вкладом в постановку. А еще я слушаю музыку под названием "Forty Eight Responses to Polymorphia" Кшиштофа Пендерецкого, которая выводит меня из равновесия! Это скрипки, но они звучат подобно крику, вызывают у меня тревогу и помогают внести чувство дисбаланса в мою актерскую игру. Так что обычно в моей гримерке звучит музыка, которая отпугивает людей! Они подойдут, чтобы постучать в дверь, и уходят, мол, "Ох, нет... Я зайду попозже."

У вас есть какой-нибудь ритуал перед выходом на сцену? Во время четвертого действия меня рвет и я мочусь, но об этом никто не знает (смеется), так что я стараюсь не есть слишком много, потому что еда находит обратный путь. Я делаю физическую разминку. В самом начале пьесы у меня есть немного свободного времени, и я устроил себе нечто вроде ритуала, но не из суеверия, а просто потому что мне нравится отключить свет и посидеть в темноте.

После 13 лет вдали от сцены, пока вы снимались для кино и телевидения, после всей этой суеты, каково было возвращаться к дисциплине, когда нельзя выйти за установленные самим собой рамки, и следить за этим? Я всегда держал себя в рамках. Я играл в театре маленькие роли и долгое время чувствовал себя очень некомфортно в те несколько мгновений перед выходом на сцену, когда в горле появляется комок и ты до ужаса боишься сделать шаг, но, как это ни странно, вернувшись на сцену 13 лет спустя, я не чувствую этого страха... Я чувствую себя двигателем, который набирает обороты, чувствую, как у меня поднимается уровень адреналина. Перед первым выходом Проктора я смотрю на монитор, установленный прямо под сценой, слежу за ходом спектакля и замечаю, что меня заводит то, как кричит Бетти, когда она тащится вдоль сцены за Абигайль, что эти крики как бы побуждают меня к действию. Все страхи, которые я чувствую, как бы фильтруются через этот крик и толкают Проктора вверх по лестнице. Разумеется, жизнь героев пьесы наполнена страхом, так что все мы берем этот страх на сцену вместе с собой.

Местами это очень душераздирающая пьеса. Вы с коллегами собирались вместе после спектакля? Хотел бы, если б мог. Некоторые освобождались на 15 минут раньше, так что они приходили в бар первыми, но я не пью, так что меня, скучающего, отправляли домой. Так что пока мы не собирались, но соберемся...

Играя роль Джона Проктора, вы изменились как личность? И если да, то как? Мне жаль разочаровывать человека, который задал этот вопрос, но я просто не знаю. Предполагаю, что я чувствовал какие-то изменения, в которых, думаю, я открыл часть себя, или Проктор открыл часть меня, или каким-то образом я открыл часть Проктора. Я не знаю, что это за часть, но сначала она меня пугала, но боялся я недолго. (Бурные аплодисменты, и Армитидж быстро покидает сцену)

MW: Many thanks to Richard Armitage for speaking with us today. I saw the preview for this production and actually wrote the preview for this, 5 or 6 performances in. Now it’s in the last two weeks of the run, is it a very different production? RA: It’s hard to know because we have been with it every single day it’s a bit like watching your child grow or trying to lose weight. It certainly has embedded in me deeper than that first exploration in front of the audience. The first time we performed it I was so shocked at the laughter of the play, the humour, the gasps, the shocks, the breathing of the audience and the emotion by the end of them. That has stayed with us throughout the run. I think we are just so much deeper into it so the descent of my character and the ascent, hopefully is higher.

How did you end up in the production? It has been a dozen years of war since you last did a play in London… According to the Daily Mail it has been 13 years! My agent and I thought that… every year we talk about doing a play and in my head I thought it had only been five years since I had been on stage, so when I read that it had been 13 years, I was shocked and slightly ashamed. But it wasn’t for want of trying. What we were looking for is exactly what we had found at this moment in time. What I believe in really is that it’s about being in the right time and place. This particular play and this particular director, in this theatre, in this configuration, it just felt absolutely right. We talked about doing something that would be an event and certainly for me, it feels like it has been a real event and I’m sorry that we are in our final two weeks now.

So, was there a sort of phone call? John Proctor, Old Vic, Yael Farber, yes or no? It was a ‘do you want to do The Crucible?’ I said ‘yes’ because it’s a play that I coveted since I was at drama school. When I was at drama school, there were four actors playing John Proctor in my first year and I tackled Act 4 of the play, so I had a tiny sample of what this character was and I was a 20-year-old actor who knew nothing about life, so coming back to it in rehearsals, or even the potential to come back to it, something had touched me and ignited me and my teachers. You know when you have done something significant because nobody says anything and everyone of my tutors looked at me and I knew that I had done something different. So the chance to come back and explore that, as a… 42-year-old… (giggles), it was kind of exciting and thrilling.

I was filming up in Leeds, I was on an independent movie and Yael travelled up. I think we had about an hour because she was about to go on to a plane to go back to Montreal. We met for breakfast and I was absolutely exhausted and so was she and she said ‘what scares you about this play?’ I said ‘I don’t know if I can do it.’ She said ‘why?’ and I said ‘the play makes me want to burn my own flesh off my body and I can’t do it.’ She said, ‘well I will take you there. I will take you to the edge. We will go there together.’ It’s something I have never forgotten – that meeting. I’m so glad that we did go to the edge together.

So what was the experience of having 25% of the play already in your muscle memory like? The final quarter of the play are words that I still find them hard to say and hard 20 years ago, but I never had to revisit a kind of drill of learning the lines of that portion, it somehow stayed in my mind, or somewhere in my body. It was just a gentle reminder of what the words were and what they meant. Every night I get to Act 4 and think what a privilege it is to take a character to that place with those lines. Sometimes I think ‘ I don’t know if I can do this today. I don’t know if I can get there, but the play takes you there, the lines take you there and Miller absolutely takes the character from there to there. When he calls to God at the end and I sort of see a particular light and for some reason it just catches me in the eye and I feel an ascent. It’s amazing. With a great playwright like Arthur Miller, you know why when you are inside the character like that.

It’s been a pretty extraordinary year in London for American plays, was the American cannon a large part of your training when you were in LAMDA? We were very lucky. We had an opportunity to explore drama, which was largely based on classical theatre, so you start with Shakespeare, Greek, but we did tackle Tennessee Williams, Sam Shepard, Arthur Miller… so I had a taste of everything and obviously The Crucible is on many curriculums in school…The whole point of theatre is being introduced to other cultures and find your introduction to other cultures.

Was it interesting finding the voice for this role? Not just how he should sound, but also to get you across eight shows a week and across three months? Yeah, it was an ongoing experiment I suppose. Often when I tackle characters for TV or film, you have to decide what kind of voice you are going to produce and then go away and work on it. With this, I never made that decision. We decided on a certain vernacular, a dialect, which would be appropriate, so they felt like commoners. I also wanted a commanding voice. I felt like a man who worked out in the fields, calling to his animals. I wanted a certain tone, which commands authority. (Reads out a description of Proctor by Arthur Miller).

When I first met Proctor, I felt like a fool in his presence and I tried to figure out why. It is still something to do with that dignity, despite his grassroots. I think that the fact that he had the ability to make others feel foolish, he was singled out as someone who would be defended by others and that’s exactly what happened to him in the play. It resonates with others… sorry you’re talking about the voice aren’t you… (bursts of laughter) My voice is something, which has evolved throughout the play and I think I had one particular dodgy matinee where I got a bit of carrot stuck in my throat from Elizabeth Proctor’s stew and literally for the other half of Act 2, I am trying to choke my way through and then after that at the stage door everyday were pots of honey. I work with a teacher who is a brilliant woman and guided me through this. Ten years ago when I wanted to go back onstage, I got into contact with her and I said ‘I need a voice. I need to find that voice again.’ It (the voice) has been a constant maintenance.

You said it was ten years ago when you wanted to go back on stage, so it has taken ten years… Well, I called her and went ‘do you remember that conversation…?’

You were saying that one of the attractions of this was the configuration of course, what was it about being in the round that was important to you? It’s interesting because I was in a musical called ‘Cats’ years and years and years ago, and all of my favourite plays at drama school was in the round, so my experience of theatre at its best has been either in traverse or theatre in the round. I love that immediacy and the way as an audience member I like being in the round as well. It’s great because you get to see the audience across the space experiencing the same play. There’s something very particular about this play, as an audience we become a witness as to what is happening and we witness each other witnessing it. I think that has ignited every audience member who has come and seen this play. It will be sad to see the Old Vic go back to its familiar state, but it is a national monument so it should.

Actually, I’d like to talk more about that sense of having the audience so present, do you feel it brings the audience in or do you feel distracted by what somebody is doing in the front row? The audience is as fascinating as the people on stage – not visually – I have 21 other faces that are compelling me in this space, but you have to sense the audience and we feel the audience acutely. As I said earlier on; breathing with the play, laughing with the play, crying with the play, gasping with shock and being outraged, sometimes you can really hear a vocalization of that, which actually feeds the play, it propels us forward, it makes us dig deeper. Obviously the mobile phones are… actually we have been very lucky, we have had one or two and we came to an agreement that we would stop and not make it an issue. I like the fact that the audience feel that they can be vocal and that they are as present in this world as we are. Sometimes you just blur your eyes slightly when you get too close to someone who is wearing a very bright outfit. I think Yael really wanted something to cover the first couple of rows with some black clothing, so that for other audience members there wasn’t any bright colour in this dark, somber world, but I think that is something which was too hard to achieve and at the same time I do think it’s quite good that we do see each other in the front row.

I have seen a lot of productions of The Crucible, but I have never seen a production that has the atmosphere of this one, all the attributes that we associate with Yael. She seems to have such a particular directorial signature. How important was it to you that she was bringing all of these things to the play and what was it about her direction that has really helped the production and you? She has a very acute awareness of what she calls the ‘viscera’ – I had to Google it to find out what it meant! It’s a full-bodied matter that’s in your body. It’s where the emotions are kept that are in your body, not in the mind, so anything from the neck up is highly intelligent and has its equal place on stage, but she is interested in a full body experience. When Cheever comes in in Act 2 to take my wife, I don’t feel it in my head, I feel it in my stomach, in my knees and in my bowels and that’s exactly what she has programmed the play to be. She worked very closely with a fantastic movement director called Imogen Knight; both of them were inspired by so many different influences. We were listening to some similar music: Arvo Pärt…. And all of those things seem to marry at the same time and it was the first day of rehearsal that we were all in the right rehearsal room with the right people. It was almost accidental.

It is such a detail or affect that must have been there when you were finally putting it all together and it must be in a sense quite startling for the cast to see what they have to do… I remember we never sat down at the table and read the play; we were always on our feet. We started working on Act 1 got that together and then we would work on Act 2, then we would go back to Act 1 and out Act 1 and 2 together. I remember the terror of getting through Act 1 and thinking, ‘God, that was pretty tough’ and then getting to the end of Act 2 and sort of being on my knees vomiting in a bucket, just from Act 1 and 2, then putting Act 3 on the end. Then, when we finally did all four acts and I was sat in corner shaking and Yael came over to me and said ‘are you ok?’ I said ‘yeah – and we have to do this twice on Wednesday’s and Saturday’s!’ (laughter from the audience).

It’s a bit like running the marathon where the landmarks help along the way, so you recognise; ok I am there in the journey. It’s where the play just sort of takes you and then suddenly you find yourself at the curtain call, but you don’t quite know how you got there… Was that your question..? (laughter).

I think people are curious that after a Wednesday and Saturday matinee, you have a very quick turnaround. How do you perform again in an hour? Do you have a huge breakfast? The resolution which I have adopted is not drinking. You just have to plan your day and we all do a warm up together, a vocal warmup. You just take it step-by-step. There was a point where I thought I might be able to do a version of the show, a matinee version, which is sort of like a marked version, but it’s simply not possible. The play grabs you by the throat and no matter how much you think ‘I have got to do another one’ you can’t, you just have to play it beat, by beat, by beat. Anna who plays Elizabeth, we looked at each other before the beginning of a matinee and she said to me, “I am going to bring a chair onto the stage with me and see what happens next.” But it’s what Yael always says to us, ‘Let the play happen to you. You can’t decide how you are going to play the play. You have to take it step by step and indeed the play happen to these characters and if you let that happen, you will find yourself in the second show on a Saturday night with a massive rush of energy and the ability to play that final scene.’

So on Sunday, do you sleep all day…? I’m at the gym at 8 o’clock on a Sunday! (Giggles)

Did you go to Massachusetts? Did you tour around there? I did. I always wanted to go to Salem for many, many years, simply because I read the play and I was fascinated, but there was never the right opportunity, so this of course this was the perfect opportunity. I drove and I got there as the sun was setting strangely on a really beautiful, spring evening, so in that line in the play where John says “Massachusetts looks beautiful in the Spring” I know what that looks like because I went there in that moment, when the sun was setting and that’s why I do those things because it’s like programming your sense memory full of images that you would never normally have. I saw the place where Proctor’s house was, I saw the brook that runs by his field, I saw the clearing in the woods where supposedly the girls danced and the pathway where Proctor walked from Salem village to Salem town. Rebecca Nurse’s house is quite complete in its construction and there’s a tiny child’s cot in the house, which I took photos of and brought back for Anna. There was just something about the child’s cot, with the puppet… All of these things just help you to focus your mind when you are about to enter into Act Two. I can close my eyes and I know where he was seated, I know where he’s been, especially when he says “I have been planting seeds near the forest edge,” that’s true, but I think there’s a moment that he takes before he comes back into his house and he has a place where he goes to contemplate and I know where that is because I went there. It enriches you so that you do have an image of what you are thinking.

It is very easy to think of John Proctor as a symbol, one that is written about in essays, but you play first and foremost the character, tell us about the decision to play him in three dimensions and not as a symbol… I never got to the point where I discovered this symbol of him. I, of course, look at him as primarily a person who in that time is all about what they do. Survival was first and foremost his priority, his life, the toils of puritans in that period of time were excruciating and their lives were extremely difficult and that was the primary starting point for me. Trying to replicate that was something we were working on quite acutely in the rehearsal room because we have a very easy life and to try and disregard that and figure out what happens to these people on a day to day basis was really important. We worked on lots of physical exercises, mine was sharpening an axe for four hours and really the first few minutes you think ‘I know how to sharpen an axe’ and then after four hours you think ‘Ok, I really know how to sharpen an axe.’ When I was in America visiting Salem, I went to a farm and I worked for a couple of days with cows… mucking out cows, sweeping out their urine and just getting a sense of what that daily toil would have been. Then you find the body of the character and then you can figure out what Miller starts to put into his mind and his heart.

It’s interesting that it talks about McCarthyism, but what’s more interesting I think is the way it’s relevant to what is happening right now. That must be so fascinating to play eight times a week? It is. Also the genius of his playwright is that he knew that when he was writing about McCarthyism, that he wasn’t just writing about this period of his life, which is why he wrote a parable or whatever it is, he knew people would be revisiting this piece of work again and again and again. Part of the preparation for me, for the play, is to come in everyday an hour early and I read quite a few letters from people and I have a letter that I want to share a small piece of. I’m not going to say who wrote it, but it really touched me… (Reads a letter from an individual who grew up on the outskirts of Berlin and made references to the knocking down of the wall and asking the person’s father about TV programmes they were able to watch and all of the problems of the 1950s).

I get a letter like this probably everyday from somebody somewhere… I had a letter from a young boy who is living in Gaza at the moment who feels the same thing. He hasn’t seen the play, but he has been on the internet and he’s googled the content of the play and the responses of people to it and the letter is still here and it will be here for some time, which is why the liberty and the freedom we enjoy in the United Kingdom is hard won, but must be defended. There is always that looming shadow that will eventually find a foothold in times of crisis and gives us the potential to do to each other these terrible things that Miller refers back to in 1692. (Receives a long round of applause from the audience).

Given the depth of the people and their experiences, going into the last eleven days, is there a sense of sadness that it’s coming to an end or a sense of satisfaction? It’s a bit of both actually. There’s a sense of ‘How many more? How many more have I got left in me?’ I do feel run through at the end of a show. I always think ‘I don’t know if I can do another one,’ yet you find the ability to do another because I read that letter before the show. I do think that on behalf of the Company that there is a sense of a job well done, but we can always go further and it’s something that Yael has installed in us from the beginning. Even on that last performance, I will still be picking up that script and looking to see if there’s something else I have missed, something we haven’t quite found. In a long run like this, well it isn’t that long as it’s 12 weeks, but the best thing you can have is a new idea every night, whether it’s one idea or a new line that you have never heard before and thankfully I hear new things every time that I perform this play…. a new idea or a new word will hit me and that’s because as a Company of 23 people, who have been absolutely committed to the play from the beginning, no one comes in half-heartedly and no one’s on their phone in the interval, everyone is absolutely there.

Some questions were submitted and in our remaining ten minutes before Richard goes to get ready for tonight’s performance, we will just throw out a couple of the questions. These are chosen at random. This one is perfect for what we have just been saying: ‘After performing such an intense role for so many weeks, would you consider doing a musical or comedy?’ A musical, not! One of the projects we looked at was The Rover a short while back and it never quite happened because we couldn’t find the right venue and again the event wasn’t quite going to happen for us, so, yeah a comedy would be a great antidote to this play.

Here an interesting one: ‘After such a long run, what will John Proctor leave behind?’ Erm…It’s really hard to answer that question until I have started to try and leave him behind myself. There was another question that came up actually about how I put him down at the end of the night and it’s a very weird process when you come off stage because I go in the shower and wash all of the blood off, which is weirdly symbolic and I sort of say thank you for coming back and visiting me again. I sort of feel disrespectful if I try to shrug him off, throw him aside and I greet people at the Stage Door, but I am still quite bewildered – I hear noises in the distance, but I can’t quite see people because he is still sort of there and I haven’t fought that, I have let that be there because I need him again tomorrow night. I don’t know what he will leave behind, I really don’t know that yet.

Here’s another one: ‘Does Mr Armitage have a favourite scene or even a line in The Crucible? Or is there one where you think, ‘thank goodness that’s over?!” I have to say one of my favourite parts of the play is the beginning of Act Two. I think Miller wrote the first Act which he calls an overture and I love music, I listen to a lot of classical music… The overture is the part where the composer demonstrates all of the themes that you are going to hear over the course of the night and Act One is such a whirlwind, it’s full of repetition and all of these themes get thrown up in the air. The beginning of Act Two, you are into this sort of very kind of painful, broken relationship that is trying to heal itself and I just love walking into the space and feeling that kind of looming danger in the air of what you had just seen in the overture and then figure out how we go on from here. You see these two characters attempting to heal their life and move forward and I love that part.

Do you listen to music offstage in your dressing room to help focus you? A lot of stuff I listen to is by a composer called David Darling, who wrote a great cello suite, which I listen to a lot in the dressing room. My own stuff that I brought was Arvo Pärt and I listened to something called ‘Forty Eight Responses to Polymorphia’ by Penderecki, which is very, very disturbing! It’s violins, but it sounds like screaming and it disturbs me, which is good to bring on that sense of imbalance in the play, so that’s usually playing in the dressing room, which keeps lots of people away! They will go to knock on the door and go “Oh no… I will come back later…”

Do you have a pre-show ritual gets you in the space…? I have vomited in Act Four, I have passed water in Act Four… nobody knows this… (giggles), so I don’t tend to eat too much because it finds its way back out again. I do a physical warmup, there’a a sort of ticking clock to the beginning of the play and I have found myself in a ritual, not through any sense of superstition, but because I like to switch the lights off and sit in the dark.

After your 13 years away from the stage where you have been doing film and television work, where you can look at the rushes and see how you are fairing, what is it like to come back to a discipline where you can’t step outside of yourself and look at it? It’s all I ever knew. I came from a background of theatre and for a long time I found myself very uncomfortable in those first few moments before you stepped on stage where that lump comes into your throat and you’re frightened and terrified about doing it, but weirdly, coming back to it at the age that I am, 13 years later, I don’t feel the same kind of fear… I feel the engines starting to run, I feel the adrenaline rising in me. I watch the monitor just under the stage before Proctor enters at the beginning and I watch the play and I find it so disturbing when Betty screams, when she is dragged across the stage by Abigail, that scream sort of propels me into the play. All of the fear that I’m feeling is somehow channelled through that scream and taking Proctor over the stairs, of course they are in a time and place in their lives where they are full of fear, so we all bring that fear to the stage with us.

This is a very harrowing play at certain times, do you guys get together afterwards? I wish I could. They get down fifteen minutes before us, so they get into the bar first, but of course I’m not drinking, so boring old me gets to go home. We haven’t but we should…

By playing John Proctor, have you changed as a person? If so, how? I am sorry to disappoint the person that asked that question, but I just don’t know. I suppose I already feel changed in that I think I have opened a part of myself, or Proctor has opened a part of myself, or somehow I have opened a part of Proctor, I don’t know which part of that is, but it had frightened me before and I guess I am no longer afraid. (Huge round of applause and Armitage quickly exits the stage).