Читайте также:
Ричард, даже спустя несколько месяцев после спектакля "Суровое испытание" я все еще ощущаю его запах. Запах ладана заполонил весь театр... Это одна из тех вещей, к которой привыкаешь день ото дня. Вообще-то в репетиционном зале мы уделяли достаточно внимание воздействию на обоняние. Саманта Колли, сыгравшая Абигайль, мыла волосы всегда одним и тем же шампунем, и этот запах стал моим хорошим знакомым. А я нарочно не использовал никаких лосьонов после бритья, потому что чувствовал, что Проктор не может пахнуть ничем другим, кроме как фермой. Не думаю, что фильм сможет передать запахи! Возможно нам придется ходить вокруг с кадильницами...
Вам следовало использовать "Сенсораму"... Ну, Ричард Хаммертон, отвечавший за звуковое оформление, во время репетиций работал с частотой, которая заставляет вибрировать сидения в зрительном зале. Это нечто вроде акустического пульса, чтобы подчеркнуть накал пьесы. Кресла в партере будут дрожать. Мне нравится идея воздействовать на зрителя таким образом.
Расскажите нам о съемках "Сурового испытания". Это происходило в течение трех дней, так что у съемочной группы было три возможности снять то, что нужно. Работники "Digital Theatre" приходили пораньше и рассаживались на различные места, чтобы определиться с лучшими углами для съемки. Они установили шесть камер в обычных местах и еще одну наверху, которую направили на сцену. Единственной трудностью стала сцена, где я снимаю рубашку, чтобы умыться. Мы не хотели, чтобы она потеряла свое значение в фильме, потому что она показывает, каким уязвимым становится человек, когда обнажает спину. Но спрятать провод микрофона на моем теле было трудно, и мы закрепили его у меня на боку.
Что делает Проктора такой хорошей ролью? Это человек с пороками в расцвете лет, который обнаруживает, что находится в чрезвычайно сложном положении, когда он противостоит своей общине, Богу и самому себе. Он сам осуждает себя. Он считает, что совершил смертный грех и не знает, как найти выход. И единственный путь, который он находит, - это дорога на эшафот. Артур Миллер поместил свое сердце внутрь Проктора. Это сродни его представлению о том, как его будут судить на судебных процессах МакКарти. Он наблюдал за тем, как сдаются его друзья и коллеги, как они называют имена или оговаривают себя, и отправился в изгнание, покинув Америку.
Насколько эта пьеса уместна в наши дни? Когда Миллер писал ее, он уже знал, что ретроспектива станет аллегорией. Эта пьеса не о 1950-х годах. Она даже не о Салеме 1692 года. Любая культура найдет в ней нечто, себе не чуждое. Спектакли по этой пьесе были поставлены на огромном количестве языков. Ее можно отнести ко всякой культуре, в которой, увы, власть подавляет собственный народ через закон и рамки религиозных убеждений.
Этот спектакль требует серьезных физических усилий. Как вы прокладывали путь к этому персонажу? Яэль Фарбер - наш режиссер - подталкивала нас в направлении физической составляющей. Мы выполняли много физической работы, чтобы попытаться воссоздать мир Салема. Эти люди своими руками построили собственный Иерусалим. Поездка в Салем и изучение того, какой трудной тогда была жизнь этих людей, стали частью моей подготовки.
Три с половиной часа этого спектакля выматывают как зрителей, так и актеров. Должно быть, вы очень сильно уставали? Это настоящая загадка. В дни, когда у меня было по два спектакля, я думал: "Доживу ли я до конца дня?" А позже, очнувшись у опущенного занавеса второго спектакля, думал: "Не понимаю, как я здесь оказался." Спектакль попросту тянет тебя за собой. Некоторые уходили после спектакля, не чувствуя, что вообще прошло какое-то время; на некоторых сказывалась тяжёлая работа, проделанная за эти три с половиной часа. Стандартом шоу-бизнеса стал первый акт на час и второй акт примерно на 50 минут, и это всё, что мы способны вынести. То же самое со стандартной песней на три с половиной минуты. Чуть дольше, и мы уже не можем сидеть спокойно. Из-за этого наша способность концентрировать внимание ослабла. Яэль хвалили за переходы между актами, которые в традиционной постановке назвали бы переменой декораций. Но она выделила в спектакле время на то, чтобы создать определённые образы и позволить показанному в пьесе обществу жить на сцене, что было очень важно.
Вы довольно долго работали вдали от театра. Возвращение было по-настоящему триумфальным. Я не задумывался над тем, сколько это продолжалось. Примерно 12 лет. Когда я в последний раз стоял на сцене, на меня не возлагали никакой ответственности, и люди приходили в театр не для того, чтобы увидеть меня. Я был мелкой сошкой и мог плавать и причаливать, где попало. Не то, чтобы я так и делал! Это был целый план! Мы с моим агентом подыскивали работу в театре в течение 6-7 лет, на протяжении всей работы в "Призраках". Мы попросту не могли найти подходящего режиссера, подходящей площадки и подходящей пьесы. И вот случился прорыв, и все вышеперечисленное сошлось в одной точке. А затем пришло "Суровое испытание".
Вы начинали в музыкальном театре, не так ли? Да, но недолго. Я начинал с обучения пению и танцам и ходил на всевозможные открытые прослушивания. Я даже поработал в ансамбле, хотя вообще-то был профессиональным танцором, но довольно быстро осознал, что попал не на ту сцену. Мне всегда говорили: "Улыбайся и делай вид, что тебе весело". А я думал: "Если бы мне было весело, я бы и так улыбался". Я решил получить классическое театральное образование. В свободное время я ходил на спектакли Королевской Шекспировской Компании, Барбикана и Национального театра, сидел там и думал над тем, чем хочу заниматься. И в 22 года я отправился в театральное училище.
Значит, вы не согласитесь играть в мюзикле "Хоббит"? Вопрос о мюзикле поднимается время от времени. Я тяну с этой идеей, потому что есть целая куча вещей, которые мне интересно исследовать. Существует еще много дел, которые надо переделать. Это не тот жанр, который меня привлекает... Просто это не моя чашка чая.
Вы собираетесь еще работать в театре? Я определенно собираюсь снова поработать с Яэль... Не знаю, как скоро это случится, но мы планируем еще одну постановку. Мы хотим по-настоящему расширить и исследовать то, к чему прикоснулись в "Суровом испытании". Но больше я пока ничего не скажу...
Richard, I can still smell The Crucible months after seeing it. The incense filled the whole theatre… It’s one of those things you become acclimatised to night after night. Actually, we did a lot of work with sensory triggers in the rehearsal room. Samantha Colley, who played Abigail, always washed her hair with the same shampoo and that smell became very familiar to me. I deliberately didn’t wear any aftershave because I felt Proctor shouldn’t smell of anything other than the farm. I’m not sure if the smells will be quite so prominent in the cinema screening! Maybe we should go round with bowls of incense…
You should do a Sensorama screening Well, Richard Hammarton, who did the soundscape, worked in the rehearsal period with a frequency that made the seats vibrate. There was a sort of sonic pulse underscoring a lot of the play. The raked seats in the stalls would vibrate. I liked the idea that the audience were being attacked in that way.
Tell us about how The Crucible was filmed It was done over three nights so they had three chances to capture what they needed. Digital Theatre came in early and sat in lots of different seats so they could see the best angles for shooting. They ended up with six camera positions and a top shot, looking down at the stage. The only difficult thing was the scene where I take off my shirt to wash. We didn’t want to lose that for the film because it says something about seeing a man stripped back and vulnerable. But hiding a mike cable on my body was difficult – we ended up having to tape it down my side.
What makes Proctor such a good role? He’s a flawed character, a man in his prime who finds himself – manoeuvres himself, really – into an extremely difficult position where he is at odds with his community, with god and ultimately with himself. He is on trial with himself. He believes he’s made a grave mistake and doesn’t know how to find his way back. The only way he can do that, ultimately, is to go to his death. Arthur Miller is placing his own heart at the centre of Proctor – it’s akin to what he thought he would have to do in the McCarthy trials. He was watching his friends and colleagues cave in and name names or sacrifice themselves and become exiles, leaving America.
How is the play relevant today? Even when Miller was writing it, he knew the allegory would become retrospective. It’s not about the 1950s, it’s almost not even about Salem, Massachusetts, in 1692. Any culture finds a relevance for it. It has been performed in so many different languages. It speaks to any culture – which unfortunately is every culture – that manages to suppress its own people through the law and a line of religious belief.
It’s a very physical performance. How did you find your way into the character? Yaël Farber, our director, guided us towards a physical extension. We did a lot of physical labour to try and re-create the world of Salem. These people had built their own Jerusalem with their own hands. Part of my research was going to Salem and learning about how difficult life was for them.
At three and a half hours, it was a draining production for the audience and the actors. You must have been knackered It’s such an enigma. Before the two-show day, I thought: “How am I going to get to the end of this?” And then I’d find myself at the curtain call of the second show thinking: “I don’t know how I got here.” The play just carried you with it. Some people came away feeling like no time had passed at all; some felt the toil of that three and a half hours. It’s become an industry standard that we can only just about bear a one-hour first act and a 50-minute second act. It’s the same with the three-and-a-half-minute song. Anything longer than that and we get twitchy. Our concentration span is becoming conditioned. Yaël was commended for the transitions between the acts, which in traditional productions would be called scene changes. But she took the time to create imagery and allow the society to function, which was very important.
You’d been away from the theatre for quite a while. It was a pretty full-on comeback I hadn’t realised quite how long it had been. It was around 12 years. Last time I was on stage it wasn’t in any capacity of responsibility and people weren’t really coming to see me. I was a spear-carrier, I could have cruised and coasted – not that I did! This was a whole different idea. My agent and I had been searching for a piece of theatre to do for six or seven years – all the way through Spooks. We just couldn’t find the right director, the right venue, the right thing. And the longer the gap is, the thing you choose becomes much more significant. Then along came The Crucible.
You started out in musical theatre didn’t you? Yes – I didn’t stay in it for very long. I started with a song and dance training and went to a lot of open auditions. I worked my way into an ensemble, so I was a hoofer really, but it became very apparent quite quickly that I was in the wrong scene. I was always being told: “Smile and look like you’re enjoying yourself.” And in my head I was thinking: “Well if I was enjoying myself, I would be smiling.” I decided to go and get a classical training. On my days off I’d go to the RSC and the Barbican and the National and sit thinking that’s what I wanted to be doing. I went back to drama school at 22.
So you won’t be signing up for a Hobbit musical… The question of the musical comes back time and time again. I tarry with the idea but there are so many other things that I’m interested in exploring. There are too many other things to do. It’s not a genre that I enjoy very much – it’s just not my cup of tea.
What’s up next for you in the theatre? I’m definitely going to work with Yaël again – I don’t know how soon that’s going to be. But we are planning another production. We want to really expand and explore something we touched on in The Crucible. But I can’t say anything just yet...
