Короче, все умерли, что ли? Но реликвия-то осталась, наверное? Может, авторы надеялись на продолжение?

Приключенческие фильмы наиболее хороши тогда, когда в них четко понятно, как в легендах о короле Артуре, что путешествия, которые они отображают, зачастую задуманы с целью уничтожить путешественников посредством искомой ими же цели. Слава, праведность, власть – все это имеет иронический итог. В «Паломничестве» Брендона Малдауни, когда группа ирландских монахов нанимается сопроводить древнюю реликвию через остров – после Крестового похода оказавшийся под властью фракций, чья жажда завоеваний еще не утолена, – нам ясно с самого начала, что им суждено пройти через испытания. Костяк составляют юный брат Диармуд (Том Холланд), немой (Джон Бернталь), иностранец брат Герладус (Стэнли Вебер) и ветеран брат Чиаран (Джон Линч). Они говорят между собой на старом гэльском, английском и иногда французском языках, переплетая их, потому что их слова были переполнены их верой, их взаимоотношения передаются языком тела [насчет последнего могу ошибаться, но вроде так]. Они собрались вместе, потому что монастырь, в котором обитают братья и загадочный немой (которого вынесло на берег много лет назад, молчаливого, на самодельной лодке, известном средстве транспортировки раскаявшихся грешников), был создан, чтобы охранять эту реликвию. 

Где-то между сложным великолепием «Молчания» Мартина Скорсезе и первым фильмом «Властелин колец» Питера Джексона, «Паломничество» извлекает свои религиозные сомнения из культурного и исторического колодца, а не из страданий и пыток, возникших в результате столкновения двух сил, поскольку они сражаются за Превосходство. Христианство здесь доминирующая сила (в отличие от подрываемой, преследуемой религии Японии в «Молчании»), которая меняет типичное религиозное повествование о личной защите и борьбе с верой, превращая его в более широкий эпический экшн в мире, который, с точки зрения персонажей, зависит от них. Тем временем языческие религии – политеистические мифы о нимфах и духах – наводняют картинку сверхъестественными намеками, в то время как кинематографист Том Комерфорд снимает фильм с таким благоговейным трепетом перед природой, что очень легко поверить в мистический мир, сокрытый под серо-зеленым мхом острова. Контрастом этой естественной эстетики являются набожные монахи, одетые в легкие грубые робы и пассивно сопротивляющиеся первобытному зову войны и варварства.

В начале их путешествия через страну охрана покидает их, оставив беззащитными при встрече с оккупирующей армией. Эту армию возглавляет сэр Раймон и его отец, у обоих военный и политический интерес к мистическим реликвиям. Их страна и подданство остаются неоднозначными, несущественными деталями, затерявшимися в активных попытках снискать Божью милость. Раймон превращается из друга в потенциального врага, в травящего гонителя с огненной ненавистью, горящей в остром взгляде, когда он нарывается на местных жителей в своей кольчуге, источая надменность в каждом слове.

Игра всех остальных соответствует его [Ричарда игре] по интенсивности. Мудрый взгляд Линча, играющего старшего монаха, исполнен болезненного, многострадального отчуждения, в то время как невинность юного лица Холланда обеспечивает идеальный противовес. Бернталь – это молчаливый человек-медведь [привет Защитникам!!!], татуированный и гораздо более пацифистский, чем кто-то вроде Одноглазого в исполнении Мэдса Миккельсена из «Валгаллы». Вебер играет одного из самых интересных религиозных персонажей, которых я когда-либо видел на экране: он незначителен, но по-настоящему кажется готовым простить тех, кто выступает против него; человек, использующий Бога, как Раймон использует своего короля – как символ престижа, аргумент «кто сильнее, тот и прав», и этический императив, чтобы прогибать всех своей силой и праведностью. Святые люди редко ведут себя так по-идиотски, не будучи подлыми или коррумпированными. Персонаж Бернталя кажется хорошим глубоко внутри и колючим снаружи, а не наоборот, как мы видим, когда он пытается взять впечатлительного молодого Диармуда под свое крыло. Ему нужна вера и страх одновременно. Он поощряет насилие. Он человек всесторонней верности церкви.

Без охраны путешествие монахов становится все более опасным. Ожесточенное противостояние между Диармудом и сэром Раймоном в густом лесу привносит в фильм ужасное искушение и угрозу борьбы Фродо против Боромира в большей степени, чем его клаустрофобная лесистая декорация – конфликт между истинным верующим и несовершенным сомневающимся в чем-то, что могло бы спасти или обречь их всех.

За битвой, когда она, наконец, вырывается из-под пера, иногда трудно следить, но в ней бывают моменты ясности в крупномасштабной жестокости, благодаря использованию эффекта запекшейся крови, как в жестоких фильмах с историческими особенностями костюмного кино (по крайней мере, когда дело доходит до оружия). Когда рука рубит топором, это не просто удар с плеча и все. Рука должна повторять снова и снова рубящие движения, первобытное рубище, используемое как местными, так и «цивилизованными» захватчиками. Бернталь блистает здесь, такой себе Джон Уик из средневековья, но не среднего возраста, впадает в кровавую ярость, в которой его устрашающая фактура находит отличное применение. После этого конфликта компания должна решить, как дальше преодолевать эту опасность. Насколько они доверяют Богу, когда Он явно не дорожит их жизнями?

В фильме присутствует понимание важности внешних проявлений и преданности в жизни человека. Эти обязательства – будь то по отношению к Папам, королям или богам – строятся на вере и риске. Каждый персонаж фильма, кажется, делает свой взнос в одну из этих корзин, надеясь на светлое будущее и правильный образ жизни. Туманные болота и нравственная дымка фильма помогают подчеркнуть как испытания искренней преданности делу, так и мир возможностей, лежащий прямо за размытой гранью. Приключения в фильме в конце концов затягивают, а затем отпускают, своего рода божественное вмешательство, которое точно отвечает запросам персонажей, без ощущения излишней слезливости или манерности, но по-настоящему мистическое. Момент, доля секунды божественности, между ее появлением и исчезновением – это именно тот момент, ради которого фильм был создан: ради доли секунды абсолютной веры.

Раймон: Брат Джеральд.
Джеральд: Сэр Раймон.
Раймон: Мы не ожидали вас увидеть.
Джеральд: Однако именно сегодня я решил вернуться.
Раймон: Многие решают вернутся с Гаэльских земель, но не многие возвращаются. Вы нашли реликвию?
Джеральд: Об этом я буду говорить с вашим отцом.
Раймон: Вы желаете встретиться с моим отцом? Хорошо, я отведу вас к нему.

Раймон: Ублюдок…
Кто-то: Ты!..
Раймон: Маленький воришка.
Кто-то: Задержать их.

Раймон: Полагаю, когда ты пришел в монастырь, тебе не сказали, что придется выполнять самую трудную работу, а, немой?
Послушник: Он не монах, милорд, он конверсо (обращенный), келейник (живущий при монастыре, но не имеющий монашеского сана).
Раймон: Некоторые из моих людей думают, что знают тебя, только не припомнят откуда. Крестовый поход, не так ли? Венеция, Константинополь. Возможно, ты прольешь свет на этот вопрос. На это сделаны небольшие ставки.
Послушник: Он немой. Он не может сказать.
Раймон: Прикусил язык, да? …Еще и глухой.
Джеральд: Он может тебя слышать.
Раймон: Но предпочитает этого не делать. Скажи-ка. Немой – как он может исповедаться в грехах?
Джеральд: Мы молимся за него.
Раймон: Как удачно иметь друзей, которые за тебя ответят, полагаясь лишь на веру.

Раймон: Ты рано встал, юный монах.
Послушник: Мы всегда встаем в это время.
Раймон: Или, может, ты шпион?
Послушник: Милорд?
Раймон: Прокрался, чтобы рассказать родственнику о нашем пути на юг… так?
Послушник: Нет, нет.
Раймон: Нет? Тогда почему ты сбежал?
Послушник: Мы служим Христу.
Раймон: Но ты в первую очередь служишь своему клану, не так ли?
Послушник: Нет.
Раймон: На моего отца всегда производили впечатление набожные люди. А на меня?.. У меня имеются некоторые сомнения. Каждый может натянуть монашескую робу. Ты…
Джеральд: Раймон, собирай своих людей, мы служим мессу, прежде чем уйти.
Раймон: Что ж, тогда в другой раз [договорим].