Ричард Армитидж отстраняется от своего имиджа сердцееда, полученного им после сериала «Призраки» и фильма «Хоббит»

Исполнение роли склонного к саморазрушению доктора в новой адаптации пьесы Чехова «Дядя Ваня» может стать именно тем бодрящим средством, которое ему нужно.

Доверьтесь мне, я доктор: Армитидж в роли Астрова в «Дяде Ване».

Ричард Армитидж закрывает лицо руками и издает звук, напоминающий нечто среднее между вздохом, смехом и стоном. «О нет! Опять поднимать эту тему?» – шепчет он с ужасом в голосе.

Я только что спросила его, является ли пристрастие к надломленным персонажам частью его желания избавиться от ярлыка «плакатного красавчика», который прилип к нему после того, как он ворвался в общественное сознание в роли противоречивого Джона Торнтона в адаптации романа Элизабет Гаскелл «Север и Юг». Этот образ закрепился за ним после исполнения роли двуличного агента Лукаса Норта в сериале «Призраки», и даже когда он играл Торина Дубощита – воина-гнома в фильмах о хоббите.

Никогда еще мужчина не выглядел таким смущенным, услышав про ярлык сердцееда. Он ерзает на стуле от неловкости всякий раз, когда я обращаюсь к этой теме. Он говорит, что благодарен своим поклонникам за преданность, но беспокоится о том, что «существует такой момент как "Просто очередной мачо?". Ведь, если так думают, индустрия спишет тебя со счетов как серьезного актера. Я всегда осознавал это и боролся с этим, потому что в действительности не считаю себя таковым».

К вашему сведению, мне кажется, что Армитидж – 48-летний холостяк, разделяющий свое время между Лондоном и Нью-Йорком, – и красив, и серьезен. Кроме того, он четко выражает свои мысли, дружелюбен, забавен и склонен к самоиронии. Мы встретились в маленькой, невзрачной комнате на юге Лондона, в окружении странно подобранных стульев и калориферов, обогревающих воздух. В большом зале по соседству идут репетиции новой постановки Яна Риксона «Дядя Ваня» по пьесе Чехова, в которой также заняты Тоби Джонс (в представлении не нуждается), Эми Лу Вуд (из «Полового воспитания») и Киран Хиндс (из «Игры престолов» и многого другого).

Армитидж играет Астрова – доктора, любителя лесов и саморазрушительного мечтателя – и наслаждается каждой минутой этого процесса. «Я хотел сыграть в пьесе Чехова, но, думаю, что подошел к этому предвзято: "О, Чехов, это будет прекрасно! Мы будем качаться на качелях в красивых костюмах, а также будем вздыхать и думать о Москве". Но на самом деле это гораздо более жестко и актуально, чем мне когда-то представлялось».

Отчасти это так, говорит он, потому что новая адаптация Конора МакФерсона «есть нечто основательное и ирландское. Это как гранит, лишенный каких-либо сантиментов». А также благодаря режиссеру Риксону. «Он чувствует себя дирижером, а не режиссером. У него не было предвзятого представления о том, какой будет эта пьеса. Он словно позволяет актерам участвовать в формировании постановки вместе с ним. Всё невероятно захватывающе, солидно и тщательно».

Чтобы получить представление о том, как Астров – протоэколог, одержимый выращиванием лесов для потомства, – может коротать время, Армитидж и Вуд (которая играет Соню) провели день, сажая деревья в Тринг-Парке вместе с Woodland Trust. Армитидж также беседовал с хирургом-травматологом, который работал в раздираемой войной Сирии, чтобы осмыслить, как Астров может справляться с бедностью и смертью вокруг него. «Всеми возможными способами мы пытаемся заложить в себя реальную память, а не ложную», – объясняет он.

«Дядя Ваня» знаменует возвращение Ричарда Армитиджа на британскую сцену через пять лет после его предыдущего появления в сногсшибательном спектакле «Суровое испытание» на сцене театра «Олд Вик», режиссером которого была Яэль Фарбер. До этого он исполнял только небольшие роли – небо и земля по сравнению с гигантской задачей перевоплощения в трагического Джона Проктора. «Это было все равно, что перейти от ролей мелких сошек в высокобюджетный проект, – говорит он с улыбкой. – На тот момент это был довольно большой скачок».

«Это странно, потому что всё, чем я когда-либо хотел заниматься, пока искал себя, – это работать в театральной труппе до конца своей жизни. Это сделало бы меня очень счастливым человеком. Но открылись иные двери, и я пошел другим путем. Стремление играть на сцене было всегда, однако пришлось заниматься другими делами».

Он шутит, что талантливые агенты склонны рассматривать театральную постановку как тюремный срок, который привязывает актера к одному месту сразу на полгода. Но нет никаких сомнений в том, что Армитидж с удовольствием возвращается на сцену. «Это все равно что вернуться к своим корням. Это некий странный парадокс, потому что, когда меня отправили на уроки чечетки в четыре года, мне нравилась техническая сторона этого, но я ненавидел то, что на меня смотрят, ненавидел стоять на сцене. Теперь понимаю, что люди приходят сюда не для того, чтобы увидеть, как их любимый актер что-то делает, выставляя себя в выгодном свете. Дело не в этом. Дело в том, что я здесь, чтобы помочь им что-то почувствовать. Так что все дело в них, а не во мне. Это все упрощает».

То, что он находит в театре, всегда переломно. «Особенно это ощущалось с "Суровым испытанием", но так же происходит и сейчас, с этой ролью. Маленькие ключики проворачиваются внутри меня, – он касается груди, – и ты вдруг чувствуешь, да, здесь я еще не бывал». Он оглядывается на «Суровое испытание» с неким благоговением. «К концу работы я чувствовал себя выжатым донельзя, но в то же время словно вознесенным на другой уровень. Почти уплывающим со сцены».

Глубина его исполнения этой роли – совершенно другой уровень по сравнению с началом его карьеры, когда он пел и танцевал в таких мюзиклах, как «42-я улица» или «Кошки». «Я был довольно успешен в течение нескольких лет, но я знал, что это не то, чем я хочу заниматься». Поэтому он поступил в театральную школу и начал все с нуля. На BBC было некоторое сопротивление, когда его, сравнительно неизвестного, утвердили на роль в «Севере и Юге» в 2004-м, но его воплощение сурового, жесткого промышленника, смягчающегося благодаря любви, стало ключевым фактором неожиданного успеха этого сериала. «Думаю, это был первый раз, когда мне досталась роль, где я чувствовал, что понимаю её от и до, которой я был страшно увлечен, и в которой мне доверяли от начала и до конца».

Съемки в «Хоббите» были такими же революционными. «Это было то, о чем я никогда для себя не мечтал. Мне было в радость играть в "Призраках", жить в домике с двумя спальнями и гостиными, я и не помышлял перебираться в Голливуд – и до сих пор, на самом деле, не помышляю. Думаю, возможно, это был пик моей карьеры. Я получил этот опыт, посетил все эти премьеры и тому подобное и теперь могу снова просто быть собой».

Многоплановость ролей, за которые он берется, впечатляет. Он был харизматичным Гаем Гизборном в сериале BBC «Робин Гуд» – «Я жил этим шоу» – и, если брать свежие работы, играл серийного убийцу Фрэнсиса Долархайда в «Ганнибале» и агента ЦРУ в «Берлинском отделе». Также он участвовал во внебродвейской постановке по трагикомедии Майка Бартлетта «Любовь, любовь, любовь» и в фильме «Моя Зои», автором сценария и режиссером которого была Жюли Дельпи, – истории о разведенной паре, сталкивающейся со смертью ребенка. Съемки проходили 18 месяцев назад, сразу после кончины его матери. «Для меня это очень личное, – тихо говорит он. – Туда вложена вся моя печаль».

Армитиджа скоро можно будет увидеть в мини-сериале от Netflix «Незнакомка», снятом по роману Харлана Кобена. Он играет человека, чья жизнь рушится, когда он узнает тайну о своей жене. «История идет довольно мрачным путем, но в то же время она достаточно бодрая», – рассказывает он. «Мне очень понравилось играть эту роль. Не хотелось, чтобы эта работа заканчивалась».

Он признает, что его привлекают несовершенные персонажи. «Не думаю, что у меня героическое лицо», - говорит он. «Мне кажется, в нем есть мрачность. Если бы я пробовался на роль героя, то все равно искал бы недостатки, потому что не верю, что в ком-нибудь отсутствует внутренняя борьба темной и светлой сторон. Даже Кейт Бланшетт, которая всегда поступает правильно. Она как ангел, но ты про себя думаешь: "Что-то в ней должно быть..."»

Он замолкает, а затем смеется снова. Это возвращает нас к Астрову, который так отчаянно устремляет взор в будущее, что не может разглядеть правду прямо перед собой. «Интересно, что в пьесе он как бы чужак. Я часто так себя чувствовал в жизни. Я довольно одинокий человек. Наслаждаюсь временем наедине с собой, и порой это не так уж и полезно, потому что я могу увлечь себя в довольно мрачные уголки».

«Я оптимист, но в то же время во мне присутствует голос самокритики, утверждающий, что я недостаточно усерден, недостаточно достиг, недостаточно хорош. Всегда думаешь: "Я это перерасту. Придёт успех и эти голоса исчезнут". Но они не пропадают, а лишь становятся громче. Думаю, отчасти я познаю самого себя посредством Астрова».